Немецких офицеров расстреливаем (они же наших командиров попавших в плен расстреливали), рядовых выживших (пять штук) оставляем жить (и даже в плен не берем), ну их нафиг, места в машинах нет. И колонна стартует, рвем к месту засады, там ждем минут десять, пока минометчики собирают свои дудорги и их растопырки, а танкисты выкатывают свои железяки, и потом рвем когти. Мавр сделал свое дело, мавр может сплюнуть с горизонта.
Через полтора-два часа как победители входим в лагерь, побили роту, сами потеряли девять человек убитыми, и восемнадцать раненными. Убитых похороним, раненных вылечим, тем более тяжелых только два, Босхамджи получил пулю в грудь, а один из бойцов крепостников в живот. Калиткин сказал, что Босхамджи вылечат, а вот Васильчикова (который ранен в живот) нет, жаль значит, потеряли не девять, а десять.
Теперь ждем Елисеевцев, но им намного труднее, во-первых надо сломить оборону, а там рота охранников, во-вторых надо еще пешим ходом привести освобожденных пленных, я молчу об очистке от предателей и засланцев. Вот иду и докладываю о выполнении задания полковнику, Плотников же, представляет подробный список трофеев (или растрофеев, все-таки мы захватили захваченное немцами добро). Выхожу от полковника, как мне на шею бросается рысь, ну или леопардиха, то есть Машенька моя.
– Маш, успокойся блин вокруг люди, что за сантименты блин, ты ж мой авторитет комиссара роняешь.
– Плевать, – говорит мне Машуня и тащит на склад, у нее там кабинетик оказывается есть.
И как настоящая женщина, благодарит своего охотника добытчика, Машуня благодарит меня неистово, аж до ужина. Экстремалка блин, за тонкой перегородкой, бойцы таскают и размещают трофеи этого дня, а я в это время благодарность получаю, правда, пришлось Машу перевести в режим беззвучки. Мы закончили дачу и получение благодарности, к тому времени, и бойцы закончили ныкание трофеев. Маша пошла, принимать дела у Глафирки. Глафирка сдав бумаги Маше, ушла, и тихо из закутка вынырнул я, ну все время ужина вперед на жрач.
После ужина, по традиции мы с Машей взяли опель и выехали в лес, Елисеев с со своими, видимо заночевали, где то в лесу. А мы с Машей решили перед сном "пробежаться" и "пробежавшись" несколько раз, практически под утро заснули. Аувфидерзейн 9 июля.
10 июля 1941 года где то в Белоруссии (точнее в 50-70 км от Брестской крепости)
Просыпаемся с Маней в обнимочку, соловей, где-то заливается, какую-то порнографию поет, пора вставать, война есть война. Хотел по привычке утреннюю "пробежку" сделать, но чего-то Манька не хочет, ну нет, так нет, придется побегать другими ногами.
И побежал я по утреннему белорусскому лесу, соловей все так же расписывет невидимой соловьихе, че он с ней сделает, если она сделает глупость и уступит. (Неожиданный взгляд на трель соловушки, но реальный, ну не о любви к родине ж он поет). Бегу и выбегаю на поляну, вдруг в конце поляны заметил, какое-то движение. Сразу плашмя валюсь на землю, и включаю режим сонара, или радара, короче включаю все органы чувств, что за фигня, может какая парочка, типа меня и Мани?
И затихарившись ползу вперед, как в 95 на границе таджикско-афганской по-пластунски передвигались. Приглядываюсь, действительно, люди, причем немцы, целых шесть штук, что же мне делать? Из оружия у меня только кулаки и ноги, ну еще зубы, а их шесть и тоже не хило тихарясь двигаются вперед, в лагерь к нам, что ли, разведка? Что же делать, едрит атлетико мадрит?
Ползу за ними, они передвигаются, тоже тихо, даже травинки не двигаются (почти), тоже мне привидения, а почему их так мало?
Тут поверх голов немчиков, проносится очередь, стучит МГ, ого часовой-то наш не спит.
– Хенде хох, штейт ауф, дойчише швайны, встать суки, руки за голову оружие на землю, следующая очередь пойдет ниже, – грозно кричит часовой (по голосу Акмурзин вроде).
– Стой не стреляй, мы не немцы, мы свои, мы советские.
– Какого фикуса, наши, наши все тут, или за линией фронта, считаю до трех, и если по одному, с поднятыми руками и без оружия не подойдете, МГ из вас фаршированных уток сделает по-пекински. – и вдобавок фразу на ядреннейшем мате, прям термоядерная фраза, даже полковник отдыхает, нет, это не Акмурзин.
Одетые в немцев неизвестные о чем-то шушукаются, потом снимают автоматы немецкие и оставляя остальную снарягу, поднимают руки.
– Эй, пулеметчик, мы сдаемся.
– Подходите по одному, чуть ручки спустит кто, я крещение устрою очередью всем.
Ряженые (а может и не ряжены, может немцы русскоязычные) не опуская руки, медленно идут вперед, подползаю и беру в руки первый же автомат, теперь встав, иду за ними.
Опять очередь поверх голов:
– Вам че не понятно, по одному и без оружия, че за, сука там с автоматом плетется?
– Это не сука, а комиссар дивизии конвоирует задержанных.
– Ой простите товарищ Каримов, не углядел сразу.
– Граждане, задержанные, руки за головы, сесть жопой на землю, не бойтесь не долго, до геморроя не дойдет, – командую я.
Они что-то ворчат, но передергивание затвора МП-шки, их отрезвляет, и они послушно задрав ручонки, садятся на попчонки (чего-то рифма рукивверховская), ну уж какая получилась.
Стоим, держим на прицеле неизвестных, тут крик из кустов, которые сзади нашего часового:
– Телинин, в чем дело?
– Товарищ сержант тут мы с товарищем комиссаром каких-то ряженых непонятков добыли, целых шесть штук.
– Здравия желаю товарищ комиссар.